Всяческое пение, иже токмо есть благое и доброе, такожде и злое, от мусикии есть, ничтоже отъемлется от нея. Совершенное и несовершенное она бо вся имать. Тем же неведый безумне глаголет, яко се есть мусикия, а се несть. Аз же всякое пение нарицаю мусикою, паче же ангельское, иже есть неизреченно, и то бо мусика небесная нарицается, и не токмо в благогласих мусика и в словесех во обычай есть, но и во уме.
«Мусикийская грамматика» Николая Дилецкого
В большинстве своём, выступления шумовиков лишены формы, композиции в привычном смысле слова. Это ткань, материя, вещество или точка времени.
Балалайки свойственны селу, где дома из дерева, а «примочки» (устройства) – железобетонному городу. То есть, шум – музыка, органичная для города, подлинный городской фольклор.
«Шумы России» – во время их перформансов часто задавался вопросом: музыка ли это? Скорее – какая-то форма культа. Ритуал. Музыка для нижних чакр. То есть не головой, не сердцем её надо слушать, а как бы всем телом. Гоша Солнцев говорит: «Верхние частоты и белый шум меня прямо очищают!» В некоторых нойзовых клубах Германии при входе раздают беруши. И это – гуманно. Человеку неподготовленному попасть на нойзовый концерт, конечно – болезненно.
«Даже не учитывая звук, который из-за своего продолжения становится болью, и оставляя звуку его музыкальное значение, мы должны признать, что в меру своей длительности он обновляется и поёт! Чем мы внимательнее к однообразному по видимости ощущению, тем больше разнообразия оно проявляет», – пишет Гастон Башляр в статье «Интуиция мгновения».
И почему шумовики так любят open-air? Потому что в их природе заложена дикость, отчуждённость, – им ближе поля и леса, – бульканье болот, клёкот птиц, вой ветра.
С появлением laptop технология создания шумовой музыки упростилась, но каких-то ощутимых качественных сдвигов в области поэтики, средств выразительности не произошло. Мы сейчас в точке остановленного времени, какого-то топтания. Главный прорыв сегодняшний – только в качестве, в улучшении уже сложившихся законов звуковой алхимии.
Шум нельзя рассматривать как явление только эстетическое, – ведь нойзу всегда был присущ субкультурный оттенок. Шум – это всегда идеология. И всегда – противостояние, протест: noise vs glamour.
Если потрогать аmbient рукой – он холодный или горячий? Большинство решит, что всё же – льдистый. Может быть, эта музыка и не холодная, а отстранённая, как бы сама по себе существующая. Человек не активно её создаёт, как в джазе музыкант, быстро бегая пальцами по клапанам саксофона, а выступает своего рода созерцателем, наблюдателем. Это как смотреть на воду в реке.
Аmbient не есть изобретение, а скорее актуализация идей, уже содержавшихся в музыкальной культуре. Например, шарманка или колёсная лира – прямые предшественницы loop station.
Аmbient работает с остановленным временем. Это понятно и на примере устройств обработки звука, используемых музыкантами. Кстати, в самом термине уже заложен пространственный аспект, – буквальный перевод слова – «окружающее пространство» – музыка окружающей среды.
Устройства, их принцип работы, рождают и приёмы игры, влияют на язык аmbient. Остановлюсь лишь на трёх приборах, на мой взгляд, основных, имеющих дело со временем. Ловушках для времени.
Реверберация. В большей степени относится даже не к времени, а к пространству, – очерчивает его размеры, форму, обозначает планы – близко или далеко. Слышимое человеческим ухом большей частью состоит именно из реверберации, отражённого звука (вспомним эксперименты Джона Кейджа в безэховой камере, где слышен только стук собственного сердца и бег крови по венам). То есть, окраска звука зависит не только от источника колебаний, но и от свойств пространства, его окружающего. Шум горного водопада происходит не только от падения хрустальной воды, но и от каменной оправы звука – самих скал и разреженного воздуха.
Реверберация способна менять смысл произнесённых слов – в старинном сводчатом соборе всё поёт и приходит в движение будто само собой (шорох шагов), а в тесном лифте задыхается нежная скрипка.
Реверберация – хвост события, она неотделима от самого звука.
Другое дело – дилэй (delay) – эхо, тени – ускользающие и многократно повторённые в зеркалах звукового калейдоскопа. Время, пунктиром отмеченное, – биения мгновений. Но всегда затихающие, умолкающие долго. После ноты – её повторение вновь и вновь, воспоминание о звуке, боязнь с ним расстаться, расплескать.
Loop Station. «Loop» переводится с английского как «петля», «замкнутый круг», «кольцо». Принцип работы этого устройства, без всякого преувеличения, перевернул представление о создании композиции, о развитии музыкальной темы.
Смысл «Loop Station» прост, и сводится к записи и воспроизведению в реальном времени звуковых кусков, музыкальных фраз, длиной от нескольких миллисекунд до бесконечности.
Подобно тому, как 60-70 годы ХХ века прошли под знаком электрогитары и «примочек» «fuzz», «distortion», «overdrive», начиная с 90-х и по сегодняшний день «Loop Station» стоит в ряду популярнейших устройств. Магия повтора, – круговые песни, хороводы, буддистские мантры, суфийский зикр. Циклическая форма во все времена наделялась особым, ритуальным значением.
Современный музыкальный процесс – единое пространство, свободно трансформирующееся.
Главное – не выстраивать таблиц и хронологий, как это делает композитор Владимир Мартынов. На мой взгляд, хотя это может показаться слишком субъективным мнением, в музыке стили и направления не сменяют друг друга, не вытесняют друг друга, а как бы сосуществуют, – рядом апологеты аутентичного исполнения Баха или Букстехуде, табулатуры Джона Доуленда, флейты бансури, гамеланы и тут же – колдуны харш-нойзеры. Музыкальная культура – расширяющаяся, разрастающаяся данность. История музыки, если она существует, – это постоянное расширение пределов звука. Ничто не исчезает, одно не заменяет другого. Настоящее не сменяет прошлое. Есть сосуществование и прорастание.
Одна из версий происхождения нашей Вселенной – теория большого взрыва. Наша вселенная – разрастающаяся, расширяющаяся. Подобно этому и звук, музыка – распространяются, увеличивают площадь соприкосновения своей поверхности с окружающей мёртвой материей, одухотворяя её. То, что ещё в начале ХХ века воспринималось как «помеха», «грязь», – сегодня становится музыкой. Так и шумовая музыка лет через сто закостенеет в классику. Этот процесс мы сейчас и наблюдаем.